К смерти святогорцы относятся как к чему-то естественному. Они радуются, что живут, и в то же время радуются, что умрут.
«Бояться смерти – это значит бояться того, чего не существует на свете», – говорит паломникам иеромонах Николай (Генералов).
Последние часы и минуты земной жизни монахов исполнены покоя и светлой радости как для умирающего, так и для тех братьев, кто пришел к его келлии проститься с ним. Так было, говорят, и с престарелым иеромонахом Гавриилом, скончавшимся летом 2006 года. Его душа в продолжение долгой земной жизни благочестно пребывала в теле и так же благочестно разлучилась с телом в час смерти. Он скончался благодушно, с радостью и спокойствием, хотя его мучили болезни. Страдание от них он считал необходимым условием духовной жизни. Перед кончиной отец Гавриил очистил свою совесть покаянием, омыл грехи слезами, убелил ризу своей души и в последний раз причастился. Проститься с ним пришли и иеромонах Лаврентий и молодые послушники из молдавского скита на Провате. Сам иеромонах Гавриил был родом из Молдавии и потому часто их исповедовал и давал им отеческие советы. Его келлия с видом на море располагалась в одноэтажной постройке позади трапезной. Свою келлию он превратил в маленькую церковь. В ней было много бумажных икон, среди них – копия чудотворной «Самонаписавшейся», или Ясской, иконы Божией Матери из Иоанно-Предтеченского скита, населенного румынами и молдаванами, а также иконки преподобного Паисия Величковского и молдавского господаря Стефана III Великого, а еще – настенный календарь из Ново-Нямецкого Кицканского монастыря, что на берегу Днестра. У изголовья монаха булавками было приколото пожелтевшее от времени черно-белое фото, где был изображен гроб, а над ним надпись: «Думай о своем дне последнем и век не согрешишь».
«Это поддерживает мой дух покаяния…» – говорил отец Гавриил.
На полу – цветастые домотканые коврики, какие можно увидеть только в Молдавии. За маленьким столиком отец Гавриил угощал своих гостей, потому иногда в келлии пахло всякими яствами, привезенными паломниками из его отечества, которое отец Гавриил оставил в начале 60-х годов прошлого века. Каждый уходил от него с каким-нибудь подарком: короткими четками, деревянными крестиками и иконками, а еще – грецкими орехами. К нему тоже приходили с подарками, и тогда монах вспоминал, как он в былые годы работал в монастырской трапезной и готовил братии из капустных и виноградных листьев постные голубцы по-молдавски. При этом он показывал свой шершавый и покрытый синими венами кулак:
– Вот такой каждый был размером. А еще братии мамалыгу варил. С овечьей брынзой подавал. Тогда, правда, в нашем монастыре мало было людей. Спроси нашего отца Авксентия. Он приехал с юга Молдавии, где живут гагаузы. Отец Авксентий любил петь, а еще виноградом заниматься. А какое домашнее вино он делал!..
За несколько лет до кончины отец Гавриил часто сидел на солнечной стороне своего домика-келлии или ходил с высокой палкой около главных ворот монастыря, собирал разные лекарственные растения, которые помогали ему бороться с недугами – больными ногами и незаживающей раной на носу. Оставлять обитель даже на короткое время, чтобы в Салониках лечь на обследование в больницу, никак не желал. Не слушал светских советов паломников, перебивал собеседника, и тогда в его речи чувствовался молдавский акцент:
– Мэй, знаешь, какая это радость – умереть не в городской больнице, а у нас, на Афоне! Здесь Сама Божия Матерь встречает после смерти монахов. Потом проводит душу усопших через все мытарства от земли до Неба…
Погребение по афонской традиции
О кончине одного из насельников монастыря оповещают братию двенадцатью ударами в колокол. На Святой Горе издавна существует особый обряд погребения умерших, получивший распространение и в других монастырях Востока в связи с нехваткой места для устройства кладбищ.
После совершения чина исходного последования тело, окутанное черной мантией, относится на специальных носилках в монастырскую усыпальницу. Усопшего хоронят без гроба, тело зашивают в рясу и предают непосредственно земле в день смерти монаха. Тело умершего не омывают, нательное белье не меняют, на грудь возлагают икону Пресвятой Богородицы, лицо покрывают куколем. По афонской традиции, усопшего инока облачают в схиму и многокрестие. Если это иеромонах, то его облачают еще и в епитрахиль, в руки его кладут Евангелие и покрывают лицо воздухом. Иеродиакона облачают в орарь и лицо покрывают малым покровом. Затем над головой усопшего полагается плита (для предохранения от повреждений), и тело засыпают землей. Над могилой совершается заупокойная лития. Игумен обычно произносит краткое слово, посвященное новопреставленному. Кстати, игуменская могила в Пантелеимоновом монастыре находится не на кладбище, а в южной части внутреннего монастырского двора, у алтаря главного храма.
Отпевание совершается с торжественностью. В течение 40 дней после смерти монаха каждый день благословляется коливо, все монахи совершают канон по усопшему брату: в память о нем и все должны прочитывать за него одни четки, с молитвой об упокоении совершают по сто поклонов.
В истории монастыря второй половины ХIХ века известен случай, произошедший со схимонахом Неофитом, усердно выполнявшем монастырские послушания и подвизавшемся в молитве, за что терпел от духа злобы нападения: когда он ложился спать, то бесы сталкивали его с постели. В конце жизни Господь посетил его тяжелой болезнью: несколько месяцев он лежал неподвижно на спине, и тело его стало источать тяжелый запах. При этом монах страдал судорогами в ногах. Ежедневно он причащался, постоянно благодарил Бога и никогда не роптал. Перед кончиной схимонах Неофит сказал: «Желал бы еще пожить, чтобы послужить братии…» Когда тело умершего принесли в церковь, то оно издало «приятнейшее благоухание, что засвидетельствовало о награде ему за его добродетели и терпение на земле».
Три года ежедневно усопшего поминают на проскомидии, а затем имя его вносится в большую поминальную книгу, называемую «Куварас». Такие книги, читаемые в афонских монастырях в заупокойные субботы, содержат имена всех усопших монахов обители, начиная с глубокой древности, как, например, у греков в Великой лавре.
По большому счету, монах не нуждается не только в гробе, но и в каком-либо памятнике. На его могиле стоит скромный деревянный крест с лампадой – молчаливый проповедник блаженного бессмертия и воскресения. На могилах нет привычных цветочных венков, на кладбище не едят и не пьют, здесь не льют вино на холмик, не оставляют на могиле рюмку водки и кусок хлеба, как это мы нередко видим в миру.
Думая об усопшем иеромонахе Гаврииле, в голову приходят слова, сказанные иеромонахом Лаврентием:
– Теперь душа новопреставленного отца Гавриила, освободившись от бремени тела, получила настоящую свободу и радость во Христе. А его тело обрело покой на кладбище рядом с другими братьями… Рано или поздно и мы придем к нему и соединимся с ним.
Старец Иосиф Ватопедский на смертном одре
«Смерть равняет лбы…»
По прошествии нескольких лет (трех, а в иных монастырях – пяти лет) могилу раскапывают и вынимают череп и кости. Если тело усопшего истлело полностью, кости чисты и имеют желтоватый цвет, считается, что это признак особой духовности и праведности почившего. После вскрытия могилы тела усопших находят обычно истлевшими и кости обнаженными. Бывает и так, что труп полностью не разложился. Но не земля виновата в том, что тело не истлело, а грехи почившего. «Тело не принято землей», значит, рассуждают монахи, усопший вел не вполне праведную жизнь. Считается, что посмертная жизнь такого монаха трудна, поэтому могилу зарывают снова и назначают особо горячо молиться за усопшего брата. Монахами усугубляются молитвы за покойного, они читают разрешительную молитву, «тянут» за покойного четки, чтобы вымолить у Бога его нераскаянные или забытые грехи, и тогда тело скоро распадается. После эксгумации череп и кости обычно омываются в воде с вином и насухо вытираются хлопчатобумажной тканью. Затем они переносятся в усыпальницу – костницу. В костнице установлены длинные крашеные деревянные полки, где в строгом порядке лежат черепа с надписью имени и даты рождения и смерти, а иногда только с указанием года смерти почившего. Все черепа без нижней челюсти и часто без зубов. В скитах и каливах череп почившего старца нередко хранится в келии его ученика. Когда-то на одной из полок костницы Пантелеимонова монастыря находилась и честная глава преподобного Силуана Афонского († 1938, память 11/24 сентября), теперь же она покоится в серебряном ковчеге в Покровском храме. У монахов-славян принято наносить черной краской на лобную часть черепа имя умершего монаха и год его упокоения. Иногда пишется также и эпитафия, что была начертана на могильном деревянном кресте. Смотришь на черепа бывших игуменов, монахов и послушников – и как тут не вспомнить цветаевскую строку: «Смерть равняет лбы…»!?
Вынутые из могил кости усопших иноков «сортируются», затем помещаются в общие ящики или специальные полукруглые ниши: «ножные» – к «ножным», «ручные» – к «ручным» и т.д.
По свойству и цвету костей, особенно черепа, монахами-святогорцами определяется праведность земной жизни покойного.
– Кости святых и праведных мужей, – рассказывает иеромонах Иоаким (Сабельников), – как правило, чисты, они желтого цвета, иногда издают благоухание и даже источают капли мира. Это – «признак особой духовности покойного». Кости белого цвета свидетельствуют о помиловании и спасении души усопшего. Значит, его покаяние перед Богом принято, и он удостоен прощения грехов. Кости темно-зеленого цвета и смрадные по запаху свидетельствуют о печальной участи души усопшего и его смертных грехах.
В истории монастыря известен такой факт: 7 ноября 1840 года после малой вечерни была открыта могила схимонаха Никодима. Когда вынули и обмыли его кости, они оказались желты и благоуханны. Кости положили в корзину и, по обычаю, внесли в церковь на всенощное бдение. Во время бдения благоухание от костей так усилилось, что заглушило собой церковный фимиам, и в самом алтаре ощущалось оно священнослужителями. Когда с зажженной свечой иеромонахи подошли к костям усопшего, то увидели, что из ушных отверстий черепа текли две струи благоуханного мира, от которого на всю церковь разносилось благоухание. Монахи сразу поняли, почему из сухой кости истекло миро: вспомнили, что почивший отец Никодим был чтец и певец и так любил Священное Писание, что день и ночь был готов слушать его без утомления.
Двери братской усыпальницы всегда открыты, и здесь часто можно видеть молодых и старых монахов, приходящих сюда поодиночке, чтобы помолиться о своих усопших братьях.
– Наши умершие братья, – говорит иеромонах Макарий, – хотя и навсегда отошли от нас, хотя и пребывают временно плотью в земле, а душой они, конечно, у Господа. Они не исчезли, а продолжают жить невидимой для нас духовной жизнью перед очами Божиими. Помните, Сам Господь говорит в Святом Евангелии: «Бог же не есть Бог мертвых, но живых, и ибо у Него все живы» (Лк. 20: 38).
Монахи не сомневаются, что и усопшие братья молятся о них, потомках. Говорят, что души усопших продолжает видеть тех братьев, с кем они расстались. Благочестие живых братьев доставляет усопшим монахам радость. Ведь на земле монахи готовятся к исходу из этого мира – в небесное отечество. Ибо на земле они лишь «пришельцы и странники».
«Человек, яко трава дние его…»
Монастырские иконописцы – монахи Ефрем и Варсонофий, послушник Димитрий. В 2004 году опии принимали участие в реставрации кладбищенской церкви. Отец Варсонофий поет в хоре, к тому же по ночам печет хлеб, а днем работает с кистями и красками. Во время коротких перерывов отец Ефрем отложит в сторону кисти и краски, отломит кусочек свежевыпеченного хлеба, который ему приносит отец Варсонофий, и сделает несколько глотков несладкого чая. На несколько минут закроет уставшие от напряжения глаза, снимет старомодную оправу очков и задумается. Потом достанет любимый томик творений преподобного Ефрема Сирина и на некоторое время углубится в чтение. Вдруг задержится на какой-то странице, отложит книгу, переведет взгляд в морскую даль, тронет за плечо или тихо позовет трудника и молча укажет ему то место в книге, которое рекомендует прочитать.
«Дни текут и улетают, часы бегут и не останавливаются, в стремительном течении времени мир приближается к концу своему. Ни один день не дозволяет другому идти с ним вместе, ни один час не ждет другого, чтобы лететь заодно. Как воду невозможно удержать и остановить перстами, так не останется неподвижной и жизнь рожденного от жены. Бог определил меру жизни человека, и эту определенную меру дни делят на части. Каждый день, незаметно для тебя, берет свою часть из жизни твоей, и каждый час со своей частицей неудержимо бежит путем своим. Дни разоряют жизнь твою, часы подламывают здание ее, и ты спешишь к концу своему, потому что ты – пар. Дни и часы, как тати и хищники, скрадывают и расхищают тебя; нить жизни твоей постепенно отрывается и сокращается. Дни предают погребению жизнь твою, часы кладут ее во гроб, а вместе с днями и часами исчезает на земле и жизнь твоя. Жизнь, которой живешь ты сегодня, уходит и улетает с концом этого же дня, потому что каждый день берет свою часть из твоей жизни и с ней уходит, и в быстром полете времени часы уходят, исчезают и обращаются в ничто! Как спешно текут дни, так быстро пролетает и жизнь: нет ей возможности остановиться и стать на одном месте!»
Монахи говорят, что их единство и общение с умершими особенно чувствуется во время усердной молитвы за них. Ежедневно монахи поминают всех, чьи имена занесены в особые поминальные папки, которые перед дневной службой раздает в храме монах Олимпий. Таких папок у него около двадцати, если не больше. Причем, в самой первой строке на листе не стоят привычные «об упокоении» или «о здравии».
С ныне покойным иеромонахом Гавриилом я познакомился в одно из своих посещений Пантелеимонова монастыря. Он пришел на кладбище со стареньким личным помянником. Сначала он сидел на лавке в костнице, а его губы, видно, шептали имена тех, кого он ежедневно поминал. Причем в книжицу, из которой торчали поминальные записки, почти не смотрел, ибо помнил все имена наизусть. Потом отец Гавриил медленно пошел по кладбищенской дорожке, крестился возле каждой могилы, что-то высматривал, словно выбирал и себе там место.
Само кладбище Пантелеимонова монастыря, на первый взгляд, ухожено не самым лучшим образом: все, кроме могил и тропинок, заросло травой, но на холмиках не угасает огонь лампад. Имеются в стороне и несколько покривившихся от времени и ушедших в землю крестов. Здесь – безымянные могилы. Вокруг кладбища – идиллический пейзаж с устремленными в ночное звездное небо кипарисами, цветущим по весне миндалем, а также маслинами и виноградом. Летними ночами здесь стрекочут неугомонные сверчки, а по утрам из кладбищенского сада доносится пение птиц.
Не только на афонском, но на всяком кладбище погружаешься в размышления и, стоя над чужими могильными холмиками, начинаешь мысленно расплетать непростое кружево собственной жизни. Особенно в костнице, возле длинных полок с беззубыми черепами с черными глазницами, невольно чувствуешь горечь плодов от своих грехов и вспоминаешь о том, как прошла, проходит и как должна бы проходить твоя земная жизнь. «Хочешь – не хочешь, – говорят монахи, – а кладбище для кого-то ближайшее, для кого-то отдаленное, но для всех – неминуемое будущее». Посещение кладбища Пантелеимонова монастыря заставляет паломников задуматься о неотвратимости смерти и о том, что жизнь на тебе не кончается. Об этом говорят и слова, начертанные на видном месте в усыпальнице: «Мы были такими, как вы. Вы будете такими, как мы».
(699)