Иерусалим
Наш караван выступил из Иерусалима через Вифлеемские ворота. Достигнув возвышенной точки на пути, мы остановили лошадей, и взоры наши направились на Иерусалим. Я не могу высказать, что произошло тогда в моем уме, и какая глубокая скорбь овладела мною. Иерусалим не есть место земных удовольствий и радостей, а между тем путник испытывает истинно грустное чувство, когда покидает его. Отчего это? Я вообще думаю, что мы привязываемся не к местам, но тем чувствам, какие мы там испытали, в силу тех живых впечатлений и благородных мыслей, которыми мы в них прониклись. Покидая места, где мы так много пережили нравственною и умственною жизнью, мы как будто разлучаемся с частию своего существа. Хотя я пробыл лишь несколько дней в Иерусалиме, я могу сказать, что прожил там больше, чем в других городах, где жил долго: нигде религия Христа не являлась мне в большем величии, нравственные уроки Его в большей возвышенности, нигде воспоминания о родине и о друзьях, сострадание к несчастью, не наполняли более моего сердца, ни в каком месте, ни в какое время мысли мои не витали выше, нигде я не был более доволен собою и другими, никогда более не гордился тем, что я человек.
Печален Иерусалим, но в его печали есть что-то таинственное и поэтическое, как в песнопениях его пророков. В пустынности Сиона, покрытаго могильным саваном, есть нечто привлекательное, потому что она соответствует нашим младенческим воспоминаниям, размышлениям нашего зрелого возраста, нашим мыслям о гробе. Вы не сделаете шага на этой священной земле, не почувствовав биения вашего сердца. Разъяренная толпа, осужденный Праведник, предательство само себя покаравшее, раскаяние, сострадание, самоотвержение, слабости человека рядом с его доблестями: потом ад, поглощающий на небо и надежда с него нисходящая, — вот что встречаете вы посреди развалин Иерусалима! Мы вновь обретаем здесь наши земные судьбы, блага и бедствия человечества. Шествуя по стогнам Иерусалима, мы как будто следуем по стезям мира сего, в местах, где жил нашею жизнью и умер смертию нашею Сын Божий, все уподобилось человеку. Вот почему нам так грустно разстаться с Иеруслимом, мы испытываем тогда нечто похожее на то тягостное чувство, которому подвергается человек при разлучении с жизнью, которое именуется долиною слез, и с которым самая скорбь не может разлучить нас.
Только с высот Иерусалима следует устремлять свой взор на народы отдаленной Европы; только с утесов Голгофы удобнее всего наблюдать волнующееся там человечество. Обнимая мысленно все эти обольстительные призраки, все эти неосуществимыя мечты, выражающиеся нередко в печальных событиях и сопровождаемыя тяжелыми разочарованиями, я припоминаю слова, сказанныя пророком Исаиею сынам Израиля: „ как голодному снится, будто он естъ, но пробуждается, и душа его тоща; и как жаждущему снится, будто он пьет, но пробуждается, и вот он томится, и душа его жаждет, — тоже будет и множеству всех народов, воюющих против горы Сиона» (гл. 29, ст. X). Таково будет пробуждение народов мечтающих о будущем благополучии, пренебрегая всякою памятью о временах древних, вопрошающих одно лишь грядущее, столь же обманчивое, как и ночной сон. Наступит, может быть, время, когда другие народы спросят, что сталось с этими народами: но Иерусалим не погибнет посреди людских треволнений и всегда останется тем же, ибо как не беден он в настоящем, но он будет жить своим прошлым, а прошлое его никогда не оскудеет.
Русскiй паломникъ №2 1887 г.
Источник
(28)